Музей Арктики и Антарктики смотрит в арктическое прошлое или будущее?

Экспозиция музея была в основном создана в период 1940–1950 годов, но в этом мы не видим недостатка. Наоборот, в этом есть даже определённый плюс, поскольку именно в те годы был расцвет наших исследований в Арктике. Даже сейчас, при нашем сегодняшнем развороте государственной политики в сторону Севера, нам всё равно ещё далеко до того уровня присутствия в Арктике, которое было тогда. И наша экспозиция передаёт атмосферу именно тех памятных лет.

Мы ни в коем случае не собираемся её революционно менять и обновляем её очень аккуратно: заменяем видеоряд, фотографии. Мы бережно относимся именно к такому не совсем современному представлению экспозиции, которое многим молодым представителям «интернетного» поколения, избалованному всякого рода виртуальными эффектами, может быть, не очень нравится.

Но здесь это и не пойдёт. Во-первых, у нас сами интерьеры определяют некую патриархальность. Во-вторых, именно 1940–1950 годы — это время открытия Арктики для широкой публики, это два «Два капитана», это романтика… Люди более старшего поколения приходят и говорят: «Мы заходим в музей и будто попадаем в те годы». Позиция музея такова: эту атмосферу надо сохранять.

Сколько экспонатов находится сейчас в музее?

63 тысячи. Мы провели тотальную сверку — не документальную, а фактическую сверку наличия предметов. Это заняло два года — с 2010-го по 2012 год.

Мы это делали не для того, чтобы перед кем-то отчитаться, а для того, чтобы понять, что у нас есть, и для того, чтобы идущие за нами не столкнулись с теми же вопросами, что и мы: что в музее есть и как это всё найти. Это была очень важная процедура, и мы очень довольны, что мы её провели.

Пополнение фондов продолжается?

Да, безусловно. Мы принимаем до тысячи предметов в год.

Откуда они поступают?

Мы можем позволить себе купить очень мало предметов, и то на спонсорские деньги. Так, например, куплено несколько исторических моделей самолётов. В основном пополнение фондов идёт за счёт тех подарков, которые нам делают родственники, жёны полярников. Они приходят и приносят правительственные награды, документы, фотографии.

Я и сам в своё время был действующим путешественником и ходил в экспедиции. Материалы тех экспедиций, которые мы организовывали — в частности, на Новосибирские острова, — тоже поступали в музей для пополнения фондов.

Что больше всего поражает посетителей в вашем музее?

Я неспроста говорил об особой атмосфере. Когда человек заходит в наш музей, он сразу окунается в неё: крутящийся глобус, чучела животных, птичьи базары, которые мы оживили голосами тех самых птиц (записали, когда ездили на Землю Франца-Иосифа), диорамы, в которых звери тоже на разные голоса «поют»…

Я старался, чтобы музей не был застывшим собранием вещей, а был домом, прежде всего для тех, кто жил и работал в Арктике и Антарктике, их родных, детей, внуков и всех тех, кого волнуют полюса нашей планеты. У нас с 1999 года проводятся ежегодные встречи полярников, ветеранов, капитанов ледокольного флота. Здесь же проходит финал литературно-художественного конкурса «Север — страна без границ». Также у нас действуют программы работы с детьми. Несмотря на то что в нашем музее тесно, для этой работы мы выделили специальный класс. У нас организован абонемент на занятия, посвящённые Арктике. Школьникам предлагается четыре курса, на которых им показывают фильмы и рассказывают об арктической природе, льдах, авиации и судах. За правильные ответы они получают призы. Есть новогодняя викторина «Как правильно собраться на Северный полюс». Детям предлагается масса вещей, из которых они должны выбрать самое необходимое для того, чтобы отправиться в экспедицию к полюсу. Это целое соревнование!

Музей Арктики и Антарктики сотрудничает с аналогичными музеями в других странах?

Да, обмен выставочной деятельностью у нас присутствует. Последний заметный проект у нас был с финским Фондом Джона Нурминена.

Сейчас заниматься организацией таких выставок крайне затруднительно — необходимо пройти очень много согласований и утверждений на самых разных уровнях. Кроме того, обычно в музеях всё самое хорошее и ценное выставлено в экспозиции. В нашем музее это, например, палатка Ивана Папанина, самолёт челюскинцев, деревянный разборный дом дрейфующей станции «Северный полюс — 3». В случае организации выставок за рубежом мы должны эти экспонаты временно изымать из экспозиции, а делать этого совсем не хочется.

Но мы контактируем со своими, в основном европейскими, друзьями — в Тромсё, в музее «Фрама», в Арктическом центре в Рованиеми.

Ваш музей объединяет два полюса — Северный и Южный. Какой из них вам ближе?

Да, в этом его специфика. Он стал музеем Арктики и Антарктики в 1958 году после начала наших работ в Антарктиде.

Мне ближе Северный полюс. Там я был большее количество раз, помимо зимовки и сезонных научных экспедиций я активно водил лыжные экспедиции к Северному полюсу в последние годы. А Антарктида — это, конечно, прежде всего самая главная экспедиция моей жизни — международная экспедиция «Трансантарктика» в ходе которой международная команда, где я представлял СССР, пересекла Антарктиду на лыжах и собачьих упряжках по самому протяжённому маршруту длиной свыше 6,5 тыс. км.

А в общем, Арктика и Антарктида — это два совершенно разных уголка нашей планеты. У каждого из них своя прелесть.

На Северный полюс я впервые попал в 1978 году, когда работал на дрейфующей станции «Северный полюс — 23». Тогда я занимался наукой, исследовал толщину снега и льда с помощью радиолокации. Станция находилась в 180 км от полюса, и поэтому мы посчитали, что будет неправильно, если мы не залетим туда. Ан-2 садится где угодно, поэтому мы приземлились прямо на Северном полюсе. Это мне запомнилось.

Хотя Северный полюс ничем особым не выделяется — это такая же точка, как тысячи точек вокруг: тот же самый лёд. Тут главное, чтобы у тебя внутри было осознание момента, что ты находишься в точке, где отсутствует понятие времени.

Сейчас часто бываете в «полях»?

Раньше я каждый год по четыре-пять раз бывал в Арктике. До 2011 года ежегодно работал на льдине. А на Северном полюсе был раз 60, если считать только лыжи и ледоколы. Потом по разным обстоятельствам я от активной экспедиционной деятельности отошёл, но по-прежнему занимаюсь экспедиционной деятельностью на базе «Барнео».

Вы являетесь директором музея с 1998 года. Что за это время удалось сделать?

Что мы сделали? Мы установили современную систему климат-контроля в фондах, пожарную сигнализацию и сигнализацию безопасности, что очень важно для музея. Раньше здесь ничего подобного не было. Поставили новый гардероб, полностью заменили туалеты, которые раньше были похожи на часть экспозиции, заменили довольно ветхую электропроводку, системы канализации и водоснабжения.

И самое главное — удалось привести в порядок фонды. До этого в силу того, что музей был за пределами музейной среды, отношение к его фондам тоже было очень простым.

Но своим основным достижением я считаю то, что музей сейчас существует. Все эти 20 лет я занимался главным образом тем, что помимо обычной работы, которую предполагает директорский пост, отбивался от попыток выселить музей из этого здания.

Для многих людей, кто не бывал у нас, музей — это склад вещей. Но это не так. Здесь есть диорамы 1940 года — их просто нельзя перевозить, они разрушатся. Да и потом, переезд для музея — это больше чем пожар.

Нам предлагали варианты для переезда. Самое прискорбное, что на бумаге эти здания выглядят вполне нормально, но на деле оказывается, что они не подходят для размещения там музея: либо слишком мало места, либо отсутствует транспортная доступность, либо ещё что-то. Я считаю, что переносить музей с улицы Марата нельзя. Да, нам нужно новое здание, но не для того, чтобы перенести туда эту экспозицию, а для того, чтобы создать там другую.

Есть какие-то перспективы развития у Музея Арктики и Антарктики?

Жизнь идёт, и Арктикой снова начинают интересоваться. Развиваться в этом здании просто негде, а развиваться за счёт сбрасывания нашего арктического прошлого с корабля современности мы не будем. В экспозиции должна прослеживаться некая преемственность.

В 2012 году возникла хорошая идея — включить списанный и подлежащий утилизации ледокол «Арктика» в состав современного музейного комплекса.

Легендарный ледокол «Арктика» был полностью создан в СССР, это вершина инженерной и технологической мысли. Его можно сравнить с космическим кораблём. Он первым побывал на Северном полюсе. Люди, которые не были на таких ледоколах, потеряли часть жизни, я считаю.

Я много ходил в экспедиции на таких ледоколах, и каждый раз меня посещало чувство гордости за страну — ни у кого таких атомных ледоколов нет. И те туристы, которых мы возим на полюс, они просто открывают рты и говорят: «Да, Россия может всё!» Было бы жаль, если бы такой знаковый ледокол, как «Арктика», разделил участь «Ермака», который за все свои заслуги (65 лет в строю и масса героических подвигов) был сожжён и распилен.

Поэтому мы с коллегами решили спасти «Арктику» от уничтожения и разместить в Кронштадте.

Почему именно там?

Кронштадт выбран потому, что в Санкт-Петербурге совсем немного мест, где можно было бы поставить такой огромный ледокол. А Кронштадт — это развивающийся район, он связан с городом очень хорошим сообщением по дамбе, и там есть подходящее место для постановки ледокола.

У нас есть архитектурная концепция, созданная в мастерской известного архитектора В.А.Гаврилова, реализующая идею создания в Кронштадте музейного комплекса на базе старинного дока, находящегося на территории Кронштадтского морского завода, который также заинтересован в сотрудничестве в этом направлении. Именно в этом направлении Музей Арктики и Антарктики сейчас и работает. Таковы наши перспективы, наше будущее.

Сейчас мы занимаемся поиском финансирования, потому что этот проект — Национальный музейно-культурный и научно-образовательный комплекс Арктики и Антарктики в Кронштадте в составе с атомным ледоколом — стоит больших денег. Чтобы заинтересовать людей, которые могли бы помочь, мы должны показать им проект, а чтобы сделать нормальный проект — тоже нужны деньги. Но я считаю, что это стоит того.

Вы автор нескольких книг. Откуда берёте время на их написания?

Все мои книги были написаны в путешествиях. В первой же экспедиции, в Гренландии, я вёл дневник. Потом, думаю, приеду, надо написать книжку. Шёл 1988 год, я ещё работал в Арктическом институте. Мне дали отпуск, и я начал писать. На машинке печатал-печатал, но надоело, бросил.

В 1989 году пошёл в Антарктиду. Но там я вёл уже звуковой дневник, потому что на морозе карандаш ломается, шариковая ручка не пишет. К тому же после того, как ты 10 часов прошёл на лыжах, о книге думать совсем не хочется. Выжимаешь из себя страницу, чтоб поставить галочку, и всё. А диктофон — другое дело, ты просто лежишь в спальном мешке и рассказываешь, что произошло за день. 10 минут наговорил, и отлично. И говорить можно было не стесняясь, потому что никто вокруг не знал русского языка.

После этого путешествия у меня осталось 24 кассеты по 90 минут. Мне дали отпуск на четыре месяца, и я написал свою первую книгу. Она называется «Семь месяцев бесконечности». Правда, мне не повезло, и издавал я книгу уже за свой счёт.

Следом я доработал и выпустил книгу об экспедиции 1988 года, она называется «Гренландский меридиан». Но хотелось трилогию, чтобы завершить историю о Трансантарктике. Поэтому в экспедиции через Северный ледовитый океан в 1995 году я тоже вёл звуковой дневник. По окончании экспедиции наступил продолжающийся до сих пор период, когда я был полностью занят вопросами сохранения музея и времени на перевод аудиозаписей в тексты не было. Надеялся, что смогу когда-нибудь воспользоваться программой распознавания голоса, с тем чтобы превратить аудиозаписи в тексты. Кассеты пролежали у меня 10 лет. Кто-то посоветовал отдать эти кассеты машинисткам. Так я и сделал, а потом работал уже с текстом, и книга «Сотворение Элсмира» пошла быстро.

А в перерыве были стихи. Но стихи я сочинял всё время: идёшь на лыжах и придумываешь что-нибудь. В основном это посвящения моим друзьям: они уходят, и хочется, чтобы о них что-то осталось в памяти.