И вот мы в воздухе. Под нами большие разводья, мелкобитый лёд. Самолёт постепенно набирает высоту, ложится на курс... «Ложится на курс...» Сухие слова. Голая техника. Самолёт стал на победный путь — курс на полюс!

Скоро остров Рудольфа стал плохо различим. Ровный ледяной купол его исчез в море, покрытом льдом. Для облегчения работы пилота нам предложили перейти поближе к центру тяжести самолёта.

Одеты мы тепло. Меховые рубашки с капюшонами, меховые брюки, меховые чулки и меховые сапоги. Но мороз сказывается. Шевелишь пальцами ног — топать ногами в самолёте, для того чтобы согреть их, не полагается.

Истекает шестой час полёта. Спирин и Фёдоров вдруг забегали и оживились. С сияющим лицом Женя Фёдоров кричит мне в ухо: «Полюс!» Инстинктивное движение к иллюминатору. Надо посмотреть, как выглядит хотя бы сверху Северный полюс. Увы! Под нами всё та же ровная, местами клубящаяся поверхность облаков

В 11 часов 10 минут самолёт СССР-Н-170 под управлением Водопьянова пролетел над Северным полюсом. Для страховки прошли ещё несколько дальше, снизились с 1750 до 200 метров. В 11 часов 35 минут сели.

Посадка. Маленькая пробежка, всего лишь шагов 240, и самолёт стал. Ура! Мы на полюсе! Сияющие лица. У люка оживление. Скорее на лёд. Скорее посмотреть, как выглядит полюс.

Работа, о которой многие месяцы думали, к которой долго, кропотливо готовились, в которой всё продумано до мелочей, начинается. Механики закрывают моторы чехлами. Около самолёта растёт груда предметов первой необходимости: нарты, палатки, кухонная посуда, тёплая одежда. Шмидт и Водопьянов уже потащили первые нарты с грузом к ближайшей гряде торосов.

В последней радиограмме мы сообщили, что прошли 89-ю параллель. Затем на полуслове связь оборвалась. Передатчик самолёта вышел из строя. Рассчитывали, что сразу после посадки связь с островом Рудольфа установит значительно более мощная самолётная рация, а мы не спеша развернём свою станцию. Но первоначальный план был нарушен. Поэтому я немедленно приступил к развёртыванию своей радиостанции.

Без лишних объяснений все понимают, что связь надо дать немедленно. Папанин и Ширшов ставят небольшую тёмно-зелёную палатку. Спирин и Бабушкин раздвигают мачты, оснащают их такелажем. Температура ниже -15°. Пасмурно. Иногда слегка метёт. Свежий ветерок студит голые руки. Надо спешить, но всё-таки следует убрать и накрыть инструмент. Пустые карманы наполняются верёвочками.

— Верёвочка? Дай сюда, пригодится и верёвочка!

Здесь, как нигде, действует арктический закон: каждый гвоздь, если учесть стоимость его доставки и ценность, становится серебряным

Установка станции заняла почти четыре часа. Не успел я заняться настройкой передатчика, как услышал изменение в гудении машинки, оно переходило на всё более низкие тона, обороты падали. Вольтметр только подтвердил: аккумуляторы сели. Час на зарядку — и можно послушать, что делается в эфире.

Перед вылетом с острова Рудольфа был установлен порядок связи: каждый час нас слушают на волнах порядка 600 м, каждые полчаса — на коротких волнах, порядка 60 м. Одна из этих волн обязательно должна дойти и до острова Рудольфа. Передатчик работает хорошо, ток в антенне есть, волны с особой точностью проверены по графику. Палатка вся занята аппаратурой. Над головой висят провода. Работать приходится лёжа на боку. Ноги не помещаются в палатке и высовываются наружу.

Занят работой, но нервы напряжены до предела. Сейчас дело исключительно за связью. Если не будет связи, могут быть непоправимые последствия

А Рудольф всё время бубнит. Ясно, что он сквозь мощные сигналы не слышит слабеньких вызовов нашего 20-ваттного передатчика. Все остальные радиостанции находятся значительно южнее. Следовательно, там нас слышат ещё хуже. Но вот в 17 часов слышу, как всем предлагается прекратить работу и следить за нами непрерывно на всех волнах. Остров Рудольфа также прекращает работу: «Слушаем на всех волнах...»

В 21 час 30 минут снова зову: «Остров Рудольфа, остров Рудольфа, здесь Северный полюс, прошу отвечать». Вдруг совершенно ясно ощущаю: сейчас нас услышат, будет ответ... Быстро, как пуля, появляется в эфире остров Рудольфа. С бешеной скоростью несутся точки-тире нашего позывного. Вот ошибка, вот срыв буквы. В такие минуты даже видавшие виды опытные радисты нервничают и ошибаются. По всему видно, что нас услышали. У меня по лицу расплывается улыбка. Отворачиваюсь, чтобы Шмидт не видел её, ведь пока даются только позывные. Но вот слова: «Ну и радость тут... Где вы? Давай сюда сообщение».

Шмидт и я жмём друг другу руки.

Кто говорит, что небесной музыки нет? В полном сознании и твёрдой памяти утверждаю, что есть ещё более прекрасные вещи, например установление связи группой людей, находящихся на дрейфующем льду Северного полюса, с родной землёй, да ещё после 12-часового перерыва

Пока Шмидт пишет подробную телеграмму, говорю с островом Рудольфа. Ну,  конечно, нас услышал эфирный снайпер Коля Стромилов. Прежде всего отстучал:

— Я — Иров. Вас ясно вижу 88!

«Ясно вижу» — наш коротковолновый жаргон. А 88 означает «любовь, поцелуй». Дальше сообщаю самое главное: «Все живы, самолёт цел...».

Узнаю подробности о тревожных часах, которые провели наши товарищи на острове Рудольфа. Уже наступила ночь. День закончился мрачно, тоскливо. Умолкли обычные шутки. Москва шлёт запрос за запросом. Густым туманом заволокло купол, на котором наши друзья уже готовили самолёты, чтобы лететь на поиски. И вдруг совершенно неистовый вопль Стромилова: «Слышу!..» В соседних комнатах люди повскакивали с коек, из ближайших домов бежали в нижнем белье, босиком по снегу. В мгновенье ока небольшая радиорубка наполнилась до отказа, как московский трамвайный вагон в часы пик.

— Кренкель, давай метео!

— Приборы ещё не установлены, могу только дать погоду описательно.

— Надо скорее, сейчас!

— Подождёте. Тысяча девятьсот тридцать семь лет после рождества Христова никто не знал погоды полюса, потерпите ещё полчаса.

— Ну ладно, пока.

— Пока!

Метёт порывистый ветер. Холодно от долгого неподвижного лежания на боку в палатке у радиоприборов. Честно заработанный в Арктике ревматизм сильно даёт себя знать. Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде. Всё кажется, что вот куда-нибудь забежишь и отогреешься. Согреться можно либо чаем, либо надев на себя побольше тёплой одежды. Аккумуляторы заряжены. Очень хочется спать, но утром надо дать первую метеосводку. Вместе с Папаниным устанавливаем метеобудку, укрепляем в ней приборы.

Даже чай не пьём: нет терпения возиться с примусом и ждать. Забираемся в жилую палатку. Рядышком в спальных мешках давно уже спят Ширшов, Фёдоров и наш общий друг кинооператор Марк Трояновский. Места маловато, но зато от тесноты быстро разливается по телу блаженное тепло.

Утром Фёдоров записал в журнал первую метеорологическую радиограмму: «Северный полюс 22 мая 06 часов московского времени. Давление 761. Температура минус 12. Ветер 8 м западный (по Гринвичскому меридиану) порывистый. Туман. Солнце просвечивает. Видимость 1 км. Слабый снег»

Первое метео с Северного полюса! Оно принято на острове Рудольфа. Дальше наши метео пойдут на материк и будут включаться в международную сводку погоды Северного полушария.

Через несколько дней все четыре самолёта собрались на льдине. Солнце светило круглые сутки, и отчасти поэтому рабочий день был неупорядочен. Все работали до предела, ложились отдохнуть всего часа на два, а потом снова приступали к работе.

Мы знали, что останемся вчетвером, но последний день наступил всё же как-то неожиданно и внезапно. Со всеми целуемся, обнимаемся и с полной уверенностью говорим: «До свидания»

Все намеченные исследования, представляли большой интерес. Действительно, за что ни возьмись, всё делалось и познавалось впервые. Однако преимущественное внимание оказывалось льду и морским глубинам. Основным и единственным гидрологом был Ширшов. Конечно, остальные помогали ему в тяжёлой работе, но были всё-таки только «подсобной силой».

Пробить лёд на полюсе оказалось делом тяжёлым. Он был трёхметровой толщины и твёрдый, как камень. Шахту-прорубь сделали довольно широкой, так как приходилось забираться в неё и вёдрами выгребать отколотый лёд. Наконец специально сконструированная лебёдка была водружена над прорубью, и наступил долгожданный момент: вот сейчас мы, четверо советских полярников, вырвем у природы очередную тайну и узнаем то, чего люди до сих пор не знали.

Груз и приборы давно уже исчезли в таинственной проруби, а стальной трос, как струйка воды, исчезал в пучине. С замиранием сердца, как зачарованные, следили мы за счётчиком, который бесстрастно отсчитывал метр за метром. Глубина давно уже перевалила за две тысячи метров. Вот три, четыре тысячи... Что же будет дальше? Ведь на барабане лебёдки было всего лишь пять тысяч метров. Что если не хватит? Но запасная катушка не потребовалась. 4000, 4100, 4200, 4290 м... стоп!

Обработав пробы воды, добытые из относительно тёплого слоя, Ширшов сообщил потрясающую новость: этот слой не что иное, как ветвь Гольфстрима, идущая из Атлантики до самого полюса. Это открытие опровергало предположение Нансена о том, что центральная часть Полярного бассейна безжизненна и представляет собой мёртвую пустыню.

Вот где впервые мы встретили жизнь — на глубине от 200 до 700 м! Постоянная положительная температура воды (+0,7°С) даёт возможность существовать планктону. Вокруг нас от свирепых морозов трещал лёд, а под нашими ногами была жизнь, резвились мелкие рыбёшки — корма (планктона) было достаточно. Позднее в разводье мы увидели крупного тюленя. И наконец нам нанёс визит хозяин Арктики — белый медведь

У нас имелась одна утеплённая палатка для жилья. Вес нашего снаряжения (включая и наш собственный) был строго лимитирован — 10 тонн. Во время подготовки снаряжения ещё в Москве шла борьба буквально за граммы.

На дюралюминиевый каркас палатки натягивались три покрышки. Средняя из них представляла собой стёганое шёлковое одеяло из гагачьего пуха. Размеры палатки — 3,7 на 2,5 м и высота 2 м. Не было даже печки, так как при такой малой кубатуре достаточно было большой керосиновой лампы. Мы долго считали, что нам дали плохой керосин — лампа плохо горела. Лишь значительно позже мы сообразили, что плохое горение и спрос на пирамидон из-за головных болей были обусловлены недостатком кислорода. На полюсе для четверых не хватало воздуха!

Лето принесло нам новые неприятности и много дополнительных работ. Три четверти поля было затоплено пресной водой и мы, как кошка котят, перетаскивали на высокие места наше снаряжение.

Сердце радиста радуется, когда заряжен аккумулятор, можно пошарить по эфиру и поискать дальних радиолюбителей. До часу дня работает Европа, Америка спит. Эфир в это время пуст. Лишь изредка слышны матёрые зубры эфира. Шансов на связь мало, но, если мы её всё же устанавливали, это была дальняя связь.

Радиолюбители всех стран отлично осведомлены о нашей экспедиции. Многие любезно предлагают свои услуги: передать что-либо в Москву.

От всех любителей идут приветы и поздравления. На запрос, кто мы, где мы, отвечаем: «Советская экспедиция на Северном полюсе»

Как-то ответил «К-6». Позывной редкий; посмотрели в список, оказывается Гавайские острова. Ох, вот это здорово! Гавайи и Северный полюс. Хорошо! Гаваец меня слышит на пять баллов и всё отлично разбирает, а тону моего передатчика дал самую высокую оценку. Для верности спросил у него фамилию. Представился — мистер Тролез из Гонолулу. Мощность его передатчика 125 Вт. Погода в Гонолулу тёплая, безоблачная, температура 80° по Фаренгейту (26°С).

Как черви у рыболова в банке, копошатся в эфире радиолюбители. Хриплыми, свистящими тонкими голосами настойчиво зовут они: «Всем, всем! Отвечайте». Наш позывной широко известен. Стоит ему один раз появиться в эфире, как ответы несутся со всех сторон.

Иногда Москва устраивала концерты по нашим заявкам. Однажды Утёсов, выступая, сказал: «Я вижу Вашу обаятельную улыбку, Иван Дмитриевич». Он был прав. Но улыбался не только Дмитрич, улыбались все четыре небритые, закопчённые физиономии, выглядывающие из-под меховых капюшонов.

Сидим притихшие, молчаливые и слушаем, как диктор, заканчивая передачу, ласково говорит: «До свидания, родные!»

Радио было для нас не только средством связи, но и чудесным источником бодрости, радости и зарядки. Мы чувствовали дыхание и любовь Родины

Проблемой нашего питания занимался Институт инженеров общественного питания. Приходилось учитывать не только вкусовые качества и питательные свойства продуктов, но и их вес. Не было никаких консервов, содержащих жидкость. Зачем на полюс везти воду? Большие запаянные жестяные банки содержали набор продуктов в сухом виде на 40 человеко-дней. Сухари, копчёности, вяленое мясо, брикеты готового супа, сахар, шоколад, паюсная икра, соль, масло, сыр и другие продукты — всё это имелось в наборе и было отличного качества. Неудачные «новинки», например куриное мясо в порошке, не пользовались успехом. По виду и цвету этот порошок сильно смахивал на крупный речной песок.

День за днём шла работа, и материала накапливалось всё больше. По плану наша экспедиция должна была продолжаться полтора года. Однако никем не предвиденная скорость дрейфа внесла свои коррективы. После того как ледяное поле прошло порог Нансена, стали поступать сведения о подготовке кораблей для встречи зимовщиков в Гренландском море.

Чувствовалось, что дело подходит к концу. Скорость движения льдины катастрофически росла

Вечером 31 января почувствовали резкий толчок. Вооружившись электрическими фонарями, сгибаясь от ветра в три погибели, мы стали осматривать льдину и обнаружили целую сеть трещин вокруг палатки.

Папанин, шагая по колено в воде, выбрасывал из склада имущество, а мы оттаскивали его в сторону. В просветах рваных облаков проглянули звезды. Шесть суток не могли определиться. Результаты были более чем неожиданные. За эти дни мы продвинулись на 220 километров.

С каждым часом положение осложнялось. Образовывались всё новые и новые трещины. Прошла трещина и под жилой палаткой, и её стало затоплять водой. Надо было покидать испытанную уютную палатку. Кончилась размеренная рабочая жизнь.

К утру 2 февраля наш обломок был размером 30 на 50 метров. Теперь надо было спасти имущество, разбросанное по соседним льдинам. По очереди двое уходили на «промысел».

Выкопали просторную яму, сделали стены из снежных кирпичей и всё закрыли уцелевшим брезентом. В этой берлоге жили последние две недели.

Итак, работа первой дрейфующей научной станции подходила к концу. За девять месяцев наше ледяное поле продрейфовало по прямой свыше 2100 километров, а с учётом всех отклонений и зигзагов — свыше 2500 километров

Для определения рельефа дна мы произвели 33 измерения глубины океана, из которых 14 показали глубину более трех километров. Выполнили 38 гидрологических и 22 гидробиологических станций. При помощи вертушек проделали 600 измерений течения. В 22 пунктах определили силу тяжести. Сделали пять серий определений склонения и горизонтальной составляющей силы земного магнетизма и 36 измерений магнитного наклонения. Кроме того, провели 14 суточных серий измерений колебаний магнитного поля Земли. Осуществлялись наблюдения за атмосферным электричеством и с наступлением ночи ежечасные наблюдения над полярными сияниями.

Все наблюдения должны быть тщательно привязаны к месту. Для этого было взято 534 высоты солнца и звёзд и измерено 374 азимута. Кроме того, велись метеорологические наблюдения по нормальной программе полярных станций, а при трансарктических перелётах передавалась авиапогода через каждые два часа.

Между тем к нам шли «Таймыр» и «Мурман» из Мурманска и «Ермак» из Кронштадта.

12 февраля я дежурил и в 6 часов 45 минут заметил что-то вроде огонька на востоке. От выводов вначале воздержался. Уже бывали случаи, что нас смущала какая-нибудь восходящая звезда: её принимали за далёкий огонь. И на этот раз огонёк то пропадал, то вновь появлялся и разгорался. Следил за ним часа два. Над горизонтом огонь не поднимается — значит, не звезда. Зажёг бензиновый факел и замахал им. В ответ замигали. Нет, это явно прожектор «Таймыра». Разбудил товарищей, взяли пеленг.

По радио сговорились, что в 10 часов вечера корабль будет светить нам прожектором, а мы ответим магниевым факелом. Ослепительно загорелся факел. И сразу по радио сообщили: «Вас видим отлично». Теперь сомнения нет — расстояние между нами не больше 50 километров.

18 февраля хорошо были видны прожекторы уже двух кораблей.

В два часа дня на лёд сошли две колонны с обоих кораблей. Моряки шли, а потом не выдержали и побежали. Казалось, несётся атакующая лавина. Масса новостей, вопросов и расспросов. Ходим именинниками. За что ни возьмёшься — десятки добровольцев предлагают свою помощь. Десятки рук мгновенно делали то, что нам вчетвером приходилось осиливать часами.

— Надо идти, братки, дело к вечеру... Что же мы стоим? — говорит Папанин

Всего лишь девять месяцев прожили мы на этой льдине, а как много пережито. Крепчает мороз. Ищу рукавицы, никак не могу вспомнить, куда я их задевал. А впрочем, они ведь теперь мне не нужны... Прощай, льдина!

Отрывки из главы «Первые на Северном полюсе» сборника «Двенадцать подвигов»
Гидрометеорологическое издательство. 1964 год