В ходе одной из сессий вы упомянули о старых нефтяных скважинах, которые есть в республике. Расскажите о них подробнее, пожалуйста.

Если говорить о промышленном освоении, то Тимано-Печорская нефтегазоносная провинция в Республике Коми и НАО — это старейший нефтедобывающий регион. Первые промыслы вёл Федор Прядунов ещё при царе Иване Грозном. То есть по сути это родина первой русской нефти. Серьёзная разведка и эксплуатация месторождений появились здесь в конце 1920-х — середине 1930-х годов.

Сегодня на территории республики заброшенных нефтяных скважин более 4,5 тыс., они все уже отработанные, низкодебетные, давление там, скажем так, минимальное. Цифра примерная, так как нужна полная инвентаризация, но часть мы уже инвентаризировали, большая работа была проделана. Так вот из этих 4,5 почти 2 тыс. находятся в нераспределённом фонде недр. То есть примерно 2,5 тыс. скважин находится на лицензионных участках различных компаний, и они, по идее, сами должны их консервировать, а у оставшихся 2 тыс. хозяина нет. Ряд таких бесхозных скважин находится в том числе на территории города Ухты, порядка 85 — под жилыми постройками. Я лично наблюдал: прямо в подвале дома скважина. Есть у нас в городе бассейн, под ним есть скважина, которая газирует или выдаёт нефтепроявления. В лесопарковой зоне в 20 метрах от лыжни тоже старая скважина даёт приток нефти в небольшой котлован — там даже не можем найти её устье.

Порядка 170 скважин ‒ на особо охраняемых природных территориях. Это те, которые в приоритетном порядке надо ликвидировать. И по берегам рек их тоже прилично. Я лично наблюдал с десяток скважин в нескольких метрах от русла реки, естественно, всё это стекает в реку.

Как так получается: скважина не отрабатывается, а нефть из неё сама течёт?

Надо понимать, что в 1930-х были совершенно другие технологии разработки. Хуже всего, что все скважины с разными обсадками. Есть, например, с деревянной обсадкой, это та колонна, которая опускается в скважину. Естественно, почти за 100 лет они все прогнили и непонятно как проявляют себя внутри, есть и опасность загрязнения подземных вод. Для нас это важно, так как по ряду населённых пунктов резервными источниками водоснабжения как раз являются скважины к подземным источникам.

Фото из архива Романа Полшведкина

Плюс ко всему в районе и сегодня ведётся активная добыча нефти, другие технологические разработки, проходят различные геологические процессы, из-за чего давление в пласту меняется, и скважины периодически дают определённую активность — газируют, то есть выпускают попутный газ, или дают нефтепроявления. Из-за этого возникает опасность возгорания или взрыва и загрязнения окружающей среды нефтепродуктами из этих скважин. И никто это не контролирует. Нет собственника — нет хозяина. Хотя мы прекрасно понимаем, что их надо ликвидировать, особенно те, которые газируют и дают нефтепроявления.

А в рамках федеральной программы это невозможно сделать?

Есть федеральная программа по ликвидации накопленного экологического ущерба. Это ущерб? Да, ущерб. Он накоплен? Да, накоплен. Хозяина нет? Нет. Но сегодня, чтобы попасть в программу, надо составить проект. То есть, по сути, регион за свой счёт должен составить проект, подать документы, а Минприроды России — профинансировать.

Составить какой-то типовой проект невозможно, потому что скважины все разные — разных лет и состояние у них разное. Их надо обследовать: обсадка разная, соответственно, технологии ликвидации разные. Если выявляются скважины одного срока эксплуатации на одном месторождении, то есть возможность составить групповой проект. Стоимость составления проекта по ликвидации одной скважины примерно от 1 млн рублей. Вместе с ликвидацией — до 5 млн.

Фото из архива Романа Полшведкина

У нас был пример по Курьинскому газовому месторождению, где был сильный выброс газа и опасность возгорания. Ликвидация стоила порядка 4 млн рублей. Это стоимость для одной скважины. Но там без проекта было ликвидировано, потому что возникла чрезвычайная ситуация. А если проектировать, мы посчитали, это просто бешеные деньги, которые регион никогда в жизни не найдёт. Тем более что, все мы с вами понимаем, недра — это федеральная собственность. Я ещё два года назад, тогда Сергей Донской был министром, выступил с проектом федерального финансирования, в том числе и проектирования, и группового проектирования хотя бы по тем опасным скважинам, которые у нас сегодня есть. Пока однозначного решения по этому поводу нет, но мы будем продолжать искать возможности ликвидации. В том числе работать с федеральным центром по вопросам выделения средств для производства работ по ликвидации этого накопленного ущерба.

Кроме того, в Ухтинском районе в конце 1930-х и в 1940-е годы также велась добыча радиевых вод, добывали радий, и эти скважины тоже остались. Естественно, они радиоактивные и фонят. Напомню, первая советская атомная бомба была сделана на том радии, который добывали в Ухте. Поэтому проблема ещё шире, чем мы представляем.

Я понимаю, что по поводу радия это скорее не в адрес Минприроды, а в адрес «Росатома». Сейчас мы в рамках отдельной рабочей группы обсуждаем этот вопрос. Нам хотя бы их все инвентаризировать, закартировать и обозначить на местности, чтобы народ туда не ходил. В 2015 году «Росатом» построил современное хвостохранилище в районе, тем самым изолировал часть отходов того радиевого производства.

Это и есть накопленное загрязнение. Мы договорились о том, что в принципе надо определить порядок и ответственного за эти скважины. Мы понимаем, что это Российская Федерация, но определить надо в нормативно-правовом поле.

Фото из архива Романа Полшведкина

Второй момент. Давайте хотя бы мы на начальном этапе проведём инвентаризацию и самые опасные начнём ликвидировать. Первый предварительный перечень уже есть, туда спокойно можно приехать и начинать работать, в том числе по проектированию. Пока, к сожалению, эти скважины в реестр накопленного экологического ущерба не попали по одной простой причине: нет проекта ликвидации. Поэтому будем выходить на то, чтобы было федеральное финансирование, в том числе и на проектирование, и на ликвидацию тоже.

Не считали пока ущерб, который эти скважины наносят коммунальному хозяйству?

Ущерб не считали, но очевидно, что там есть ущерб и здоровью, и водным объектам, и подземным водам. Каждую весну у нас по реке, в том числе и из старых скважин, течёт нефть или нефтепродукты. Соответственно, мы вынуждены в городе Ухте останавливать поверхностный водозабор и переходить на резервный, подземный. Но, исходя из геологических процессов, существует опасность загрязнения и подземных вод. Пока мы такой ситуации избегаем, но риски очевидны, в том числе и риски для здоровья.

По Усинскому району, где сейчас идут интенсивные нефтеразработки, мы считаем ущерб. Это я уже к разливам нефти перехожу и пластовых вод. Страшнее даже пластовые воды, они агрессивные, буквально выжигают всю растительность, и участок восстанавливается гораздо дольше, чем после разлива нефти.

Так, одна из крупных компаний в июле этого года загрязнила попутными водами 4 га. Мы насчитали 103 млн ущерба, сейчас будем бороться в судах. 9 млн по предыдущему инциденту они уже выплатили, но там разлив был гораздо меньше.

Пока всё выглядит весьма удручающе. Но, может, есть какая-то перспектива положительных улучшений?

Конечно, есть. Во-первых, мы имеем сокращение разливов нефти особенно по крупным компаниям (я специально не называю, чтобы никого не рекламировать) в части снижения аварийных случаев. Хорошая тенденция. При этом даже если умножать число разливов из официальной статистики на три (я говорил, что компании многое скрывают), всё равно есть снижение по аварийным случаям.

Но самое главное — мы имеем снижение по тем объёмам, которые попадают на дневную поверхность или в водные объекты. Страшнее всего, когда это попадает в период паводка в воду, потому что поймать, локализовать и ликвидировать тяжелее. Хотя у нас есть своя трёхуровневая система защиты рек, чтобы по крайней мере это в Печору и дальше в Печорскую губу и Северный Ледовитый океан не ушло. Это положительная тенденция — начинают понимать, как работать, как ликвидировать.

Другая положительная тенденция — это увеличение объёмов замены старых нефтепроводов. По предыдущим двум годам эта тенденция была очень сильно заметна. В целом по республике на природоохранные мероприятия, в том числе замену трубопроводов нефтегазового сектора, в 2017 году, например, было выделено 13 млрд рублей. В этом году по планам гораздо меньше, и это немного настораживает, потому что сократятся объёмы замены нефтепроводов. У нас даже есть законодательная инициатива, которую мы сейчас прорабатываем, о том, чтобы запретить эксплуатацию внутрипромысловых нефтепроводов старше 20 лет.

В принципе трубы надо менять по окончании срока их эксплуатации. Должно быть герметично, как космический корабль. Им же не продлевают срок службы, а выводят с орбиты и всё.