В ходе вебинара Владимир Иванов представил презентацию и ответил на вопросы слушателей.

— Используются ли в программе данные из ежегодного лагеря «Барнео»? Используете ли дополнительные данные для своих исследований?

— Да, безусловно, мы используем дополнительные данные. В 2005-2008 годах на «Барнео» реализовывалась ежегодная американская постановка, этим занимался Джимми Моррисон из Университета Вашингтона. У нас с ним вышло несколько совместных статей, для анализа там использовались совместные данные NABOS и «Барнео». Последние годы, наверное, нет, хотя это очень будет интересно.

— На какое время хватает заряда для работы профилометров?

— Зависит от кого, как часто он ходит вверх-вниз. По паспорту его должно хватить примерно на 1 млн метров. Но эти паспортные данные предполагают умеренные широты, то есть более тёплую воду. В холодной воде, к сожалению, это время сокращается. Опыт последних двух лет был более удачным, потому что все профилометры отработали все два года с зондированием один раз в двое суток. Для наших целей этого достаточно. Бывали и менее удачные постановки, когда в течение полугода прибор переставал работать.

— Сколько в общей сложности длятся такие экспедиции по времени?

— В среднем в начале 2000-х это длилось 24-26 дней. В последние годы наметилась тенденция к удлинению экспедиций. Последняя, в 2015 году, продолжалась 38 дней. Есть подозрение, что в 2017 году она продлится около двух месяцев, потому что очень большая программа, и в более короткий срок её нереально выполнить, либо придётся сокращать.

Дело в том, что все постановки приборов требуют привлечения команды очень профессиональных морских техников. Их мало, они нарасхват, их время расписано. Поэтому для них два месяца — уже критично. А для учёных это не очень критично.

— Значит, у нас есть нужда в морских техниках.

— Да, потому что эти постановки — очень сложная задача. Тут должны работать суперпрофессионалы. Любая мелочь может стоить того, что вы потеряете не только прибор, а вообще всю станцию.

— Что делать судам, которые не могут подобраться к буям, не могут их забрать и получить информацию? Как их высвободить, если буй разрядился и его трудно обнаружить?

— Тут два момента стоит отметить. Первое, при планировании постановок предполагается, что это будет судно северного ледового класса, которое в состоянии через достаточно серьёзный лёд пройти, либо ледокол, например, «Капитан Драницын». Второе, у нас были ситуации, когда не удавалось поднять штатным образом приборы. Иногда в них не срабатывает акустический размыкатель, не отпускает всю гирлянду, и она остаётся на дне. В этом случае несколько раз нам удавалось использовать траление, чтобы, зная точные координаты приборов, с помощью кабеля вытравить, зацепить и поднять. Нечасто это удаётся, хотя было несколько успешных случаев. Зачастую постановки сделаны на глубине более 2,5 км, и тралением их порой очень трудно достать. В ряде случаев приборы просто не отвечали. Что-то с ними случалось, это была тупиковая ситуация, их списывали в невозвратные потери.

— В ходе этой программы были ли собраны какие-то биологические данные?

— Да, в разные годы, в частности в 2015 году, были группы биологов на судне из Университета Лаваля, Института им. Ширшова и Университета Аляски. Они делали стандартные вертикальные и горизонтальные биологические траления, собирали материалы. Это не является основной частью этой программы.

— В каком виде доступна информация по этой программе? Есть специальный сайт, где вся эта информация хранится?

— Да. Если вы наберёте в поисковике NABOS, он вам сразу этот сайт выдаст. Это сайт имеет домен в Университете Аляски, и там полная информация и все данные гидрофизические. Более того, поскольку это совместная российско-американская программа, это требование национального научного фонда Соединённых Штатов, чтобы через определённое время — обычно это примерно полгода для данных зондирования и, по-моему, год, если я не ошибаюсь, для данных (просто время на обработку даётся) с буйковых станций — обработанные данные вывешивались на сайте. Все данные за все годы там есть.

— Вы в своей работе большое внимание уделяете химическим измерениям характеристик льда, я так понимаю. Как в общих словах можно охарактеризовать изменения химического состава льда за последние годы?

— Мы занимаемся больше гидрохимическими измерениями, измерениями химического состава в толще воды. Это интересно с точки зрения трассирования водных масс, то есть происхождения водных масс. Поскольку сейчас гораздо больше возможностей провести точные измерения различных экзотических элементов, ртути, железа и так далее в микроконцентрации, они бывают очень информативными. Поскольку я не гидрохимик, я вряд ли могу сильно углубиться в детали, но, как правило, у нас большая гидрохимическая команда, и они проводят целый комплекс гидрохимических измерений на судне и просто отбирают пробы для последующего измерения в лаборатории. Там масса достаточно интересных результатов, с моей точки зрения.

А что касается льда, то я, честно говоря, не думаю, что в химическом составе есть какие-то серьёзные изменения, которые связаны с тем, что льда становится меньше. Многолетний лёд пресный, там соли не остаётся. А в однолетнем льду за счёт того, что замерзание происходит не монолитно, а захватываются пузырьки воздуха, пятнышки рассола, естественно, может содержаться загрязнение. То есть с точки зрения анализа загрязнений это, безусловно, интересно, но опять же я до недавнего времени не встречал публикаций о катастрофических изменениях, о том, что лёд стал сильно грязнее.

— Есть ли вообще какие-то значимые изменения в химическом составе воды? Зачем проводятся такие исследования?

— Сейчас существует обширная открытая дискуссия на предмет возможности выделения метана из вечной мерзлоты, которая находится на шельфе. Данные пока достаточно противоречивые. Сообщество поделено на две части, кто-то говорит, что этому можно верить, так и происходит, это результат глобального потепления, а кто-то говорит, что нет, ничего подобного, это всегда было и это в принципе с потеплением не связано. А кто-то говорит, что это вообще артефакт. И поэтому тема очень живая! Речь в основном идёт о шельфе моря Лаптевых, Восточно-Сибирского. Я могу только свою точку зрения высказать на этот счёт. Не очень похоже, что это связано с потеплением, потому что температура придонного слоя воды… Даже на мелких шельфах вода, конечно, нагревается летом за короткий промежуток времени, но это очень непродолжительное время, месяц, полтора максимум, плюс 3-4 градуса. Как это может повлиять на мерзлоту, которая на сотни метров под шельфом, мне, честно говоря, не очень понятно. Очень сильному потеплению, которое привело бы в таянию мерзлоты на шельфе, свидетельств объективных нет. Но об измерениях, которые показывают вплоть до пузырьков метана в определённых районах, сейчас статьи появляются.

Возникает другой вопрос: может, это вообще не связано с мерзлотой? Потому что частично это, возможно, связано с устьями древних палеорек, которые сейчас под водой, но когда-то были на суше. Это не моя специальность. Я читал, что в устьях этих рек вечной мерзлоты вообще никогда не было. Поэтому это могут быть каналы, в которых выделялся метан. Тогда это означает, что это не связано с потеплением — сколько его выделялось тогда, столько и сейчас выделяется.

— Какой-то динамики вы не видите?

— Динамику очень трудно оценить, потому что измерения совсем недавно стали делаться, их сравнивать не с чем. Можно сравнивать с кернами, смотреть, что было десятки тысяч лет назад. Это очень живая тема.

Что касается гидрохимического состава. Сейчас наибольший интерес представляет трассирование различных водных масс, потому что, по всей видимости, изменение состояния ледяного покрова влияет на генезис водных масс. Поэтому по гидрохимии это можно оценить. Единственное, что это тоже не быстрый процесс. Лёд уходит гораздо быстрее, чем изменения начинают сказываться в водной толще. Они более медленные, тенденции начнут проявляться.